Особенности рыбалки на Куме, или Один день из жизни "золотой молодежи"
А.Антонов , "Рыболовный альманах" - 2000 г.
Летнее утро. Рассвет только набирает силу, и в три маленьких окна деревенской избушки-мазанки пробиться ему пока не легко. В единственной комнатке с низким потолком, глиняным полом и русской печью - сумерки. Зев печи еще дышит жаром, а на стоящем рядом топчане, под большим серым холщовым домотканым полотенцем угадывается результат ночной работы. Сильнейший аромат свежеиспеченного хлеба - кисловатый, с примесью горелого - проникает повсюду. Наверное, именно он таки раскрывает совсем еще сонные глаза Андрейки, худенькое тельце которого давно уже перекатывается с бока на бок на огромной для него лежанке, ища спасения от жары.
- Бабуш! - голос у Андрейки еще слабый, сонный. - Дай хлеба горячего!
- А халужиной? - это подал голос Дед.
Вчера, когда Андрейка забирался на печь, Дед уже сидел, согнувшись в углу под образами, нацепив на нос свои круглые очки в черной оправе с веревочкой через затылок и, как обычно, чуть пригасив фитиль керосиновой лампы. Сейчас он сидит в той же позе, едва не касаясь лбом стеклянной колбы. И хотя реплику он бросил, не отрываясь от книги, - Андрейка невольно кидает взгляд на приличных размеров хворостину, держащуюся на двух гвоздях у потолочной балки.
- А халужиной тебе не дать? Глаз не успел продрать - хлеба давай!
Последний раз фыркнув, Дед замолкает, возможно, надолго.
- Бабуш! Ну давай же хлеба! Меня ж Витька с Гребешком ждут на рыбалку. Разве ты забыла?- полушепотом возмущается Андрейка.
- Ополоснись хочь. - Бабушка категорична не менее Деда, но строгость ее тона уже не настораживает Андрейку, знающего, что о халужине она не упомянет. - Витьки твои спят, небось. А ты пока поишь молока, куды ж голодным итить.
Алюминиевой пол-литровой кружкой зачерпнув воды из прикрытого деревянным кругом ведра, Андрейка набирает ее в рот, ставит кружку на место, выливает воду изо рта в сложенные ковшиком ладошки и брызгает себе в лицо. Повторяет эту операцию еще раз. Затем обтирает лицо краем полотенца, покрывающего топчан, - теплым, духовитым от горячего хлеба, и усаживается за стол, где уже стоит огромная, белая, толстого фаянса кружка с молоком, а рядом с ней лежит большой кусок прямо-таки воздушного пшеничного хлеба.
Сочетание холодного молока и горячего хлеба возбуждает у шестилетнего мальчугана такой аппетит, что возможность опоздания как-то незаметно отодвигается на второй план до той поры, пока молоко и хлеб не съедаются полностью, без остатка.
- Бабуш, Дедуш, спасибо!
Андрейка - вежливый и воспитанный мальчик. Родители у него - учителя, живут и работают в соседнем селе. Он сын поздний, хотя и не единственный. Есть и сестра, но она пока еще совсем маленькая. Андрейку, конечно, любят, но - "воспитывают". Никуда не денешься - положение сельской интеллигенции обязывает. Но это в той жизни, это с родителями он учительский сын, а в теперешней - самый обыкновенный внук, каких на селе много. Темноглазый, русоволосый, смуглый от рождения, в летнее время - как арапчонок: только белки глаз да зубы выделяются на лице белизной. И экипировка его (черные трусики да белая застиранная маечка) представляет собой тот самый "джентльменский" минимум и максимум, против которого не возражали и взрослые. Для представителей деревенской "золотой молодежи" этого возраста такие понятия личного гардероба, как обувь или головной убор, в теплое летнее время начисто выпадали из лексикона и обихода.
Второй кусок хлеба - огромную краюху, Андрейка хватает со стола уже на ходу и, прокричав из сеней: "Я побежал!", выскакивает во двор. Под навесом сарая забирает приготовленные с вечера две кривоватые сухие орешины - удочки с навитой на них леской из толстой белой нитки, поплавком из гусиного пера и крючком с сухими остатками червя после прошлой рыбалки. Мимо Волчка незаметно прошмыгнуть не удается. Тот уже вылез из будки и ждет у ворот, потягиваясь со сна и звеня цепью. Андрейка отламывает от своего пайка кусок, бросает другу вверх и в сторону. Прыжок - и хлеб исчезает в пасти Волчка словно муха, только глухо щелкнули зубы. К тому же, совершив в воздухе сложнейший элемент, пес, перевернувшись в воздухе, приземляется в исходную позицию за следующей порцией. Но акробатические способности собаки Андрейке известны хорошо, и он уже за калиткой, на улице. "Э-э-э, - запоздало спохватывается и даже приостанавливается он. - Чеснока-то не надергал. А, у Кудина возьму!"- и побежал через улицу.
Ошиблась Бабушка. Витька Кудин (в миру - Кудинов: худой, даже костлявый блондин) не только не спал, но даже работал - задавал гусям и прочей птичьей живности корм. Причем с ухваткой бывалого мужичка: с цыканьем и пинками наиболее нетерпеливым. Пока Андрейка выдергивал в огороде чеснок, кормежка крикливого поголовья была в авральном порядке закончена, а Витька с двумя аналогичными удилищами стоял наготове у ворот. Майка на животе вздулась - там, как и всегда в таких случаях, должно было быть сало, а может, и еще что к нему.
- А червяки?- спросил Андрейка.
- Да вот, - Витька взял в руки стоящую у ворот ржавую жестяную банку.
Вышли на улицу и тут же возникла проблема. "Проблема" поджидала у калитки. С какой-то длинной папкой, очевидно, олицетворяющей удилище, и с наивно-упрямым выражением в глазах там стоял Витькин сосед - пятилетний Серенька. На рыбалку его никто не звал, и поэтому он заранее насупился и смотрел исподлобья, явно готовясь к скандалу. А скандалы его известны всей улице: истерические вопли, слезы фонтаном и сопли - зеленые, противные, чуть ли не до груди. Серенька знает, что такой пытки даже его мать долго вынести не может: "Да уйди ты, гундя! Делай, делай, как хошь!"
Оно, конечно, пацаны-то они уже большие, по осени и в школу начнут ходить. А этот что - моложе на целый год. За ним и на речке надо смотреть.
- А кто звал тебя?- повышенным тоном спросил Кудин и дал ему щелбан. Не больно. - А теть Кать, чо нам потом скажет?
Серенька уже начал усиленно собирать лицо в гармошку.
- Не скажет, - с трудом отвечает он, начиная шмыгать носом и активным морганием длиннющих ресниц пытаясь выдавить первые слезинки (ему лишь бы начать). - Я уже сказал. Я видал, как вы вчерась собиралися, вчерась и сказал.
Друзья переглянулись - скандал Сереньки их особенно не пугал, но только ведь не отстанет, до самой речки будет их своими соплями сопровождать.
- А пожрать?- вспомнил Кудин еще аргумент. - Мы ж, пока не наловимся, не придем.
Серенькино лицо моментально разгладилось, васильковые глаза полыхнули радостью. Аккуратно приставив удилище к воротам, он двумя руками взлохматил на голове и без того вьющиеся кольцами волосы удивительно красивого желтого цвета и подбежал к своей калитке. Приоткрыв ее, с хитрой улыбкой достал матерчатую сумку.
- Во! Мамка еще вчерась собрала.
К дому Гребешка (а точнее - Шурика Гребешкова)-подходили втроем. Вот с ним Бабушка не промахнулась - дрых, конечно. Пока его мать, хлопотавшая во дворе, оторвалась от дел и под нетерпеливое: "Ну, теть Вер, ну, быстрей!" подняла сына, пока он сполоснул лицо и вышел к ребятам, щурясь от еще не полного солнечного света, прошло минут десять. И это считалось быстро, потому как Гребешок есть Гребешок: плотненький, с иссиня-черными мелко вьющимися волосами уже сейчас, в семь лет ходил неторопливой походкой, вразвалочку и беседы вел, хоть и по-пацанячьи, но с явным уклоном на черту характера.
Наконец и Шурик готов: десяток яиц (основной их поставщик и поглотитель был именно он) припасен с вечера, лук мать нарвала прямо при них и коробочку с солью не забыла положить. Еще соль оказалась только у Сереньки, чем он сразу похвастал и за что сразу получил от Витьки еще один щелбан.
- А это чо?- спросил Шурик, опираясь на оба свои ореховые удилища и кивая на Сереньку. -Кто тебя брал, пацан? Ты у старших спрашивал? Или тебе пендаля дать?
Серенька на всякий случай отодвигается поближе к Витьке с Андрейкой, хотя понимает, что сердитость Гребешка напускная, абы размяться с утра.
- Ладно, - командует Витька, - чо мы тут лясы точим, хотели ж до свету на речку.
Все зашевелились и бодро двинулись.
Справедливости ради, надо заметить, что речка их не то чтобы небольшая, а скорее маленькая. Конечно, и имя у нее свое есть, ласковое такое, даже домашнее - Кума. Но... так уж повелось у всех от мала до велика, живущих вдоль нее, что редко когда ее именем собственным величают. Просто - Речка. Наверное, это оттого, что Кума звучит не величаво. Другое дело - Дон или Волга. А Кума - она Речка. Или в нашем случае - речка.
Вообще-то, мелковата она, никакие речные суда воды ее не бороздят, даже лодки-плоскодонки тут в диковинку. Но кое-где есть и глубокие места. Ну, не омуты, какие встречаются на крупных реках, с темнотой воды, с водоворотами и живущими там сомами - но с некоторых обрывов с разбега головой вниз в Куму ныряли не только дети.
Ну, а рыбалка... Не знаю, как там на Донах и Волгах (наверное, тоже ничего рыбалочка), но только на нашей речке летом рыбалка - надо видеть! А какой в ней пескарь! За один час можно столько его надергать! И ничего придумывать не надо - ходи и дергай. А крупные! Бывают аж в ладонь, а то и больше. А толстые! Жирные! Зеленые! Прямо огурцы! Такого с крючка снимаешь, а он не хочет - извивается, хвостом хлопает...
А плотва! Да из хорошей заводи, да на один поплавок за один час... да с ладонь! В Волге, конечно, плотва тоже есть, никто не спорит. А вот сабля-рыба в Волге есть? Вот и я не уверен. Зато в нашей речке точно есть - с двумя саблинками под жабрами. Она, правда, не особо крупная, меньше ладони, но чуть не так ее взял, с крючка снимая, - готово, из пальца кровь.
А если всю эту рыбеху да на большую сковородку, да на подсолнечном масле, да если поджарить с одной стороны, перевернуть на другую и залить сметаной! Все, уши оторвешь, а от сковородки не оттянуть, пока последний рыбий кусочек, последняя капля жира корочкой хлеба не подберется. А вы говорите - Дон, Волга...
Такую или почти такую лекцию прочли бы вам герои этого повествования, имей вы неосторожность высказать им сомнение в результатах того утреннего похода. Естественно, представление о хорошем улове у них было свое, достаточно скромное, но наловить много, чтобы хватило всем домашним "от пуза", чтобы их заслугу особо отметили - об этом мечтал каждый. Вот за этой-то мечтой, пусть и не высказанной вслух, шла теперь наша четверка, благо идти было не так уж и далеко.
И как же хорошо в этот час на реке! Хотя село относительно близко, но только ни утробного мычания коров, ни глухого лая собак, ни сверлящего крика петухов - словом, никаких звуков, выдающих близкое присутствие человека, сюда не доносилось. Только плеск под обрывистым берегом, да журчание на перекате у торчащей из воды коряги, только разноголосый говор птиц в близком лесу и пока робкий стрекот начинающих просыпаться кузнечиков. Все это и есть весь мир. Другого нет, да он сейчас и не нужен.
С минуту или две стояли рыбачки, побросав удочки в траву, чуть дыша, даже не помышляя разговаривать, впитывая в себя всю эту благодать навсегда, про запас, аккумулируя для будущей жизни. Побольше бы, но... "если бы молодость знала... ".
Первый не выдержал Серенька, худеньким комочком сжавшийся на корточках в сырой от утренней росы траве. Спросил робко, полушепотом:
- Ну чо, пацаны, давайте ловить? А то х-холодно чой-то.
- Ага. Давайте. Давайте, - подали негромкие голоса остальные.
Разобрали удочки, разобрались по местам. Особо, впрочем, на единоличное уединение в точке лова не претендуя. Они пока еще бесхитростны, не жадны - все это в будущем. Быстро подготовив и забросив в воду снасти, занялись решением очень важной проблемы - изготовлением куканов. Это на первый взгляд кукан - ничего особенного: одна ветка с палец толщиной - вниз, другая ветка тонкая или спичка - вверх, между ними веревка. Нанизывай рыбу через жабры да опускай с толстой веткой в воду.
Но. Во-первых, нести с собой на рыбалку изготовленный еще дома кукан как-то не принято среди пацанов. Не то чтобы примета плохая, о приметах они пока меньше всего думают.
Тем не менее, настоящий рыбак вначале забрасывает в воду удочку и только тогда, здесь же, не суетясь, готовит составляющие для кукана. Это, во-вторых. Ошибешься в выборе нижней ветки, и она, раскиснув в воде, сломается под тяжестью и напором живой рыбы, и накроется твой улов.
Далее. Кукан удобнее всего делать из ниток, в несколько слоев, разумеется. Одна нитка - мало, две - тоже могут порваться, шесть или восемь - выдержат кого угодно, но жабры, особенно молоди, обязательно попортят, и рыба хоть и в воде, но уснет. Принесет такой рыбак кукан домой, положит в таз с водой, разрежет нитку, чтобы рыба играла в воде, а в это время стоящим вокруг него он мог совершенно точно сказать: вот эта - чуть не сорвалась, эту - со второго раза вытащил, эта -дура, за крючок толком не ухватилась и сама вслед за ним на берег выпрыгнула. Ну и вот, разрежет он кукан шести-восьминиточный, а рыба-то вверх брюхом и перевернется. А это уже пол-удовольствия от рыбалки долой.
И, наконец, последнее, в третьих - размер кукана. Сделаешь длинным, с запасом - намучаешься в процессе ловли, особенно в начале. Рыба-то в воде барахтается, нитку и на себя, и на что угодно наматывает. Может жабры элементарно порвать и уйти в реку. Да и распутывать всех рыб при очередном нанизывании - занятие не из самых приятных. Представьте на минуту: там клюет, а тут... А вдруг не было клева и бултыхаются у тебя на длинном кукане где-то там внизу всего три-четыре рыбешечки. Уязвленное самолюбие, оно же не зря так и называется - уязвленное.
Казалось бы, выход простой: делай кукан покороче, и проблемы побоку. АН нет, у короткого кукана свои минусы. Вот сделали вы, скажем, короткий кукан в три нитки: и для жабр хорошо, и вес рыбы выдержит. Начали ловить, а клев -жор, прямо одна за одной. Нанизываете рыбу на кукан, нанизываете, а следующую-то и некуда. И что же вам делать? Или смириться с тем, что часть вашей "законной" рыбы к вам не попадет, и срочно делать второй кукан, а то и два, или, махнув рукой на полноценный эффект от демонстрации улова дома, бросать рыбу в траву, ясно сознавая, что потом собрать ее удастся не всю. Какую-то просто не заметишь, а какая-то так далеко упрыгает, что даже не подумаешь ее там искать. А сороки! Ох, и нахальные птицы. Казалось бы, слоняется себе по своим сорочьим делам, а сама... одним глазом так и косит - что бы стянуть? И еще недавно появилась проблема - кошки.
Откуда они взялись? Дикие или домашние - не знал никто, но то, что прошлым летом их не было - это признавали все. И не то чтобы стая, а так - одна, две, но постоянно. И не навязчивы. Сядет эдакая чуть в сторонке и ждет терпеливо, когда ей что-нибудь перепадет. Позовешь: "Кис, кис!", так редко какая подойдет. Да и то: осторожно приблизится к подброшенной рыбе - хвать и бегом обратно, опять выжидает.
Так бы и продолжалось это мирное сосуществование, да только несколько дней назад эту негласную конвенцию нарушила одна из сторон...
Шурик Гребешок в тот день в поисках наилучшего места отошел от своего кукана на довольно приличное расстояние, может быть, на метров пятьдесят и более. Как вдруг истошный крик Сереньки заставил всех посмотреть в направлении . его вытянутой руки:
- Шурик! Пацаны! Гля, гля!
Над Гребешковым куканом прямо в воде, давясь и судорожно глотая очередную рыбешку, трудилась кошка. Следующие жертвы активно противились совсем уж близкой кончине, били хвостами, пытались утащить кукан обратно в глубину. Кошка же, упираясь всеми лапами, тащила его на сушу. Она победила бы, будь у нее еще хоть чуточку времени, но бдительный Серенька вовремя поднял переполох.
Шурик вихрем, нет - метеором покрыл расстояние, отделяющее его от собственного кукана, на ходу извергая жуткие угрозы, проклятья и слюну. Остальные не преодолели еще и половины маршрута, как Шурик оказался у цели. И если бы не природная изворотливость и реакция вороватого создания, участь ее была бы печальна. Но только истошное "Мяу!" услышали наши друзья, да увидели, как буквально из-под рук Шурика взметнулось вверх что-то серое в полоску и, задрав хвост, оголтело понеслось в спаситель-- ные кусты. Булыжники полетели следом, но... "ищи кошку в поле".
- Она теперь всю жизнь заикаться будет, з-зараза, - сказал Шурик, с ненавистью глядя ей вслед.
Но это было несколько дней назад. А сегодня ничто пока не отвлекает наших героев от рыбалки, и у каждого на кукане чернеют спинами в воде с десяток или чуть больше рыбешек, даже у Сереньки.
А солнце меж тем подбирается к зениту. Клев становится вялым, всем жарко. Оно бы и пожевать неплохо, но кто же будет есть, вначале не накупавшись вдоволь?
- Ну чо, айда купаться?- Серенька извелся вконец, дожидаясь общей команды.
Троица переглянулась между собой, томя Сереньку подчеркнутой неопределенностью, и, почти одновременно воткнув заостренные концы своих удилищ в песок, разом поворачивается к нему и орет до самозабвения:
- Айда! Айда! Айда!
Маек на них нет давно, трусы сбрасываются за секунду. Место для купания известно, есть мелкие места, есть и поглубже. Есть и коварное, идешь, вроде, все "по грудки", потом - раз и метра два глубины, резкий перепад. Серенька и Анд-рейка место это знают хорошо и близко к нему не подходят. А еще, говорят, в этой яме старый сом живет, уток и гусей как мух хватает. И кто-то видел (если не брешет), как он собаку на дно уволок. Так что Витька с Шуриком, вроде, и хорошо плавают и в то место, конечно, заплывают, но, честно говоря, яму эту пересекают с холодком в груди - что если всплывет усатый да не разберется, где гусь, а где не гусь?
Серенька - плавал "по-собачьи" и там, где глубина по пояс и где в любой момент можно встать на ноги и отряхнуться от воды, как собака. Еще он умел плыть "как утюг", "как кирпич", в общем, несколькими стилями владел довольно свободно. Да, еще он под водой оригинально плавал. Воздуха наберет побольше, щеки раздует, глаза зажмурит так сильно, что, кажется, он их обратно в голову вдавит, затем опускает лицо в воду и, изо всех сил колошматя по ней руками, делает по дну два-три шага. Потом поднимает лицо из воды и, счастливо улыбаясь, спрашивает горделиво и совершенно искренне: "Ну, сколько проплыл?"
Андрейка плавать, в принципе, умел. И порой проплывал глубокие места абсолютно легко и спокойно. Но это лишь в том случае, если не знал, что там действительно глубоко. Стоило попасть на глубину сознательно, чтобы поплыть по-настоящему - куда что девалось. Андрейка продолжал шлепать руками, но все равно неуклонно погружался в воду с головой. Вытаскивали его двое страхующих, в таких случаях всегда находящихся рядом. И дело было даже не в боязни, как таковой. Беда заключалась в том, что он заучился. Когда Андрейка плыл по мелкому месту, ему говорили: "Ну вот, видишь, молодец, так и плыви всегда. Запомнил?" И он действительно добросовестно запоминал. -А когда попадал на глубину, не менее добросовестно вспоминал: левой рукой - так, правой - так, ногами - так, голову держать - эдак... далее срабатывал закон сороконожки. И тогда ребята постарше сказали ему: "Ты, Андрюха, не суетись, про глубину пока совсем забудь. Время чуть пройдет, сам поплывешь и не заметишь как. "
Но зато под водой Андрейка плавал великолепно. Легко заплывал "на спор" дальше всех, причем, как сам чувствовал, не на самом для себя пределе Даже Шурка Гребешок не мог с ним в этом сравниться, хотя и очень пытался. Это только на берегу Шурка был сильнее, а в воде Андрейка делал его одной левой. Но это, когда рядом нет глубоких мест...
Сегодня, как обычно, играли в "догонялки". Догонять, в основном, приходилось Сереньке и Кудин с Гребешком постоянно нарушали уговор, то есть кружили у глубокого места или даже заплывали в него. На что следовал Серенький слегка запоздалый, но обязательный вопль возмущения:
- Кудин! Гребешок! Ну чо - опять? Да не буду я с вами догоняться. Плывите куды хатити. Я, вон, с Андрюхой вдвоем, нужны вы.
- Ладно, ладно, пацан, догоняй. Мы ж не видали, щас уйдем с глубины, снисходительно винились те.
Все возвращалось на места, и кутерьма продолжалась.
Андрейка понимал, что не будь Сереньки, догонять пришлось бы больше ему, друзья все равно бы хитрили, лезли на глубокое. Но только с ним, как с равным, уже бы не церемонились, а впрямую, тем или иным способом хвастали своим превосходством. И то, что сегодня достается не ему, было Андрейке (как это ни прискорбно) приятно...
Между тем уединение наших знакомцев нарушилось: в воду с небольшого обрыва попрыгали трое довольно взрослых ребят, лет по тринадцать-четырнадцать. Свои, конечно, из этого же села. Из соседнего кто потащится в такую даль купаться? И смысла нет, и опасно - могут как чужаков и поколотить ради поддержания престижа - наша речка, наше место. А здесь обе группы и по именам друг друга знают, а кто-то, может, и в родственных отношениях - сельцо ведь небольшое. Андрейка тоже свой, хотя, строго говоря, не из этого села, но - как постоянный представитель.
У старших свои игры. Плавали они только по глубокому месту, там, где "с ручками". Кудин с Гребешком, разом потеряв интерес к прежним забавам, старательно демонстрировали свою плавучесть перед большими, кружа рядом с ними по глубокой воде и, как бы разом повзрослев, перекликались друг с другом и с вновь прибывшими голосами уже тоном повыше и регистром погрубее, даже не посматривая в сторону приунывших Андрейки и Сереньки.
- Пойду на берег, греться, - "бодренько" озвучил компромиссное решение Андрейка. И нырнул в воду, напоследок.
Поплыл в сторону Сереньки, вспомнил, что тот недалеко от глубины. Кто-то, явно из старших, под водой с ним столкнулся. Андрейка, под водой же, отплыл в сторону, решил стать на ноги. Но дна под ногами почему-то не оказалось, и он, быстро заработав руками, вынырнул на поверхность. Сделав один глоток воздуха (больше не успел, голова опять начала погружаться), с ужасом понял, что барахтается на глубине, что дна здесь не достанет и надо бы как-то плыть. Рот непроизвольно раскрылся в поисках воздуха, но глотнул воду. Андрейка поперхнулся, вода попала в легкие, руки вдруг стали ватные, сознание отключилось...
И опять Серенька остроглазый - никуда от него не спрячешься, ничто от него не укроется:
- Утоп! Утоп! Андрюха! Утоп!
Его тренированный визгливый вопль наконец привлекает внимание остальных, а вытянутые руки указывают на виднеющуюся еще в светлой воде речушки недалеко от поверхности стриженую макушку Андрейки. Еще миг и она скроется в глубине. Но троица старших реагирует мгновенно: разом нырнув к Андрейке, волокут его на отмель. Затем поднимают тело из воды и бегом несут на берег. По причине лихорадочных и несогласованных действий Андрейку трясет и изгибает неимоверно. Что, вероятно, и спасает его.
Уже на берегу, только что безвольно висящего на руках ребят, его начинает выворачивать в жестоком пароксизме конвульсий. Спасатели, как-то неловко, боком опустив Андрейку на песок, в растерянности от него отступают. В его дергающейся глотке наконец что-то булькает, и изо рта хлещет поток воды. Худенький живот западает до позвоночника, грудная клетка дрожит мелкой дрожью в стремлении расшириться, хватить хоть толику воздуха в легкие. И вдруг - "А-а-х!", и ребра на груди мгновенно расширяет от резкого вдоха. В гортань, очевидно, опять попадает вода, Андрейку сгибает в диком кашле, чередующимся с прерывистыми исторжениями из него воды. Жизнь уже пришла, вернулась в это тело и, размещаясь в нем поудобнее, особо не церемонится, доставляя хозяину весьма болезненные ощущения.
Вокруг скрюченного на песке Андрейки собрались все. Страх от увиденного постепенно отпускает, и только Серенька, так и оставшийся стоять с выпученными глазами, вздрагивает всем телом, не сумев пока освободиться от внутреннего напряжения.
К открывшему наконец глаза Андрейке наклоняется один из старших:
- Ты чо?
- А чо?- тихо отвечает Андрейка.
- Утоп што ли?
- Не... Не знаю... Ага... - Андрейка приподнимается на локтях.
- Что ж ты лезешь туды, леший?! Щас с речки погоню!-Андрейка получает легкий подзатыльник. Все довольно улыбаются. И Андрейка.
Уже через полчаса, общей компанией поглощая принесенную еду, о происшедшем вспоминают со смехом. Наибольшее оживление вызывает Серенькина "сирена" - ведь умеет же!
Старшие уходят, наказав на прощание:
- Смотрите, дома об Андрюхе языком не лязгайте: и вам речку закажут, да и нам...
Все было ясно. Да только наша четверка и в самом деле к вечеру об этом забыла совершенно искренне. Еще бы. Кто же будет вспоминать всякие там пустяки, когда в тот же день действительно сильных ощущений у них было через край - ведь клев был тот самый, настоящий жор!